рассказал(а): Универсам имени Ленина. В застойные времена, когда гормон юного полового задора вовсю забурлил втеле моего друга Фила, случилось с ним немедленно великое по меркам тоговозраста несчастье: Его в очередной раз предала первая и еще не совсемкак следует познанная подружка. Событие это расстроило моего друга настолько, что он долго не находилсебе места и даже подумывал красиво покончить жизнь самоубийством,застрелившись из охотничьего ружья своего отца под окнами бывшейвозлюбленной. К счастью, нам удалось переубедить его; ведь лучше красивоотомстить, чем завалиться в красивой театральной позе раз и навсегда, неимея даже возможности насладится лицезрением общего горя, ну, и, если ужсовсем бы повезло - слезами и раскаянием изменницы. Было решено явить миру правду, увековечив факт предательства посредствомначертанной высоко на стене почти достроенного универсама надписи,долженствующей лаконично гласить "Лен***ва блядь". Филу очень понравился этот вариант и уже на следующий после принятиярешения день, мы забрались на крышу новостройки, прихватив с собой двана половину заполненных ведра где-то позаимствованной Филом коричневойкраски. Фил склонялся сначала к мысли раздобыть ярко-красную краску, номы убедили его, что лучше подойдет все-таки коричневая. Ведь подтекстсловно бы начертанной дерьмом надписи несомненно должен был усилитьпсихологический эффект послания. По прибытии на место, мы надежно обвязали Фила веревкой, и вручив емупол-ведра принесенной краски и кисть, приспустили его до нужной высоты.Его не было видно сверху; мы стояли подальше от края, но я представилсебе, как он висит, раскорячившись над пропастью с кистью и ведром,рискуя, сорвавшись вниз свернуть себе шею. По замыслу мы должны были, следуя командам Фила, медленно перемещатьсявдоль края крыши и следить, чтобы не перетерлась веревка. Каждый был приделе. Время пошло. К сожалению мы сразу привлекли к себе внимание немногочисленныхпрохожих. Люди смотрели на нас, явно догадываясь о наших намеренияхисписать стену какой-то крамолой. Дело следовало провернуть поскорей, очем мы, собственно, и договаривались с самого начала, но то ли медлилФил, то ли остановилось время, но все как-то затормозилось и пошло нетак. Не знаю через минуту, или через десять, заметил я вдруг подбегающего кстройке по серому апрельскому снегу маленького, суетливого и нервногонашего участкового Салькаева. Мое сердце замерло и я едва не выпустилверевку; она заскользила было из рук (теперь Салькаева разглядели всетрое страхующих), а потом мы не сговариваясь принялись тащить Филанаверх. Прерванный на пол-деле, он громко запротестовал, но потом,извещенный о форс-мажоре, затих и предстал перед нами обалдевший,выпачканный в краске, без ведра и с малярной кистью. Бежать было некуда; путь, по которому мы попали на крышу наверняка былотрезан участковым; прыгать вниз было равносильно коллективномусамоубийству, что, возможно подходило Филу, но никак не улыбалось нам. Совсем недолго Фил стоял, словно отрешившись от происходящего, как вдруглицо его осветилось всполохами гениального прозрения. Он подхватилвторое ведро и громко распорядился водворить его на прежнюю позицию. - Я напишу ЛЕНИН!!! - Вещие его слова до сих пор гремят в моих ушах спасительным набатом. Когда Салькаев выскочил на крышу, его слегка раскосому взору предсталитри фигуры-памятника, монолитно гармонирующие с панорамой стройки иявляющие собой несколько сюрреалистического вида монументперетягивателей каната. Никто никуда не бежал, никто не обратил научасткового ни малейшего внимания. - Что здесь происходит? - Взвизгнул Салькаев, одним прыжком оказавшись около нас. - Ленин! - Просто ответил стоящий позади меня наш приятель Вадик. - Какой ЛЕНИН? - Вид Салькаева напоминал загнанную в угол клетки и готовую атаковать ворону. - Еще на полшага, - донесся из за края пропасти спокойный голос Фила. Ни слова не говоря мы сдвинулись в сторону, из-за чего Салькаев оказалсявынужденным отступить немного назад. Обведя нас ошалевшим взглядом, он бросился к краю крыши, замер и тихопроизнес: - Нимедленна наверх! Он помог нам вытянуть Фила, из рук которого я принял благоговейно ведрои мы встали друг против друга. - Что тут происходит? - На Салькаева было страшно смотреть. - Скоро день рождения Владимира Ильича Ленина, - торжественно объявил Фил, - а в нашем районе нигде нет никаких памятников Владимиру Ильичу Ленину... - Ему бы сейчас исполнилось 113 лет! - Добавил я, и тут же, как эхо раздался голос Ромы: - Вы - коммунист, товарищ участковый? Вам должно быть понятно. - В нашем районе даже флагов вывешивается мало, - с грустью заметил Вадик. - И ни одного портрета Владимира Ильича Ленина, даже просто кумача с его именем. - Добавил Фил и поведал Салькаеву, как четверо уставших от серой обыденности спального района друзей, решили украсить среду обитания образчиками любви и преданности тому, благодаря которому все начало быть и существовать не только в данном районе, но и на всей одной шестой части суши. Сказать, что Салькаев ох@ел, все равно что ничего не сказать. Перед нимстояли четверо реинкарнировавших молодогвардейцев, преисполненныхчувства тихой горечи и скорби вследствие недостоточности почитания внародных массах любимого вождя; четверо с совершенно ненормальными,отрешенными взглядами, направленными в светлые дали торжества коммунизмаи уже заметившими его первые зарницы на горизонзе. - Так, пошли, - Салькаев удрученно нахмурился, понурил голову и двинулся к спуску. - Надо закончить, так оставлять нельзя, не готово! - Запротестовал Фил.- Всем за мной, - повторил Салькаев. Пока мы спускались, Фил постоянно повторял, что надпись не готова итребовал немедленного возвращения. Когда же она предстала нашему взоруэто стало ясно всем: Под самой крышей универсама, вся в каких-то говняных подтекахраспростерлась надпись "ЛЕНИН Х"- Я хотел написать ЛЕНИН ЖИВ! - Мрачно заметил Фил. - Вы не позволили мне. Теперь видите, что так оставлять нельзя? Мы пошли... Не задерживайте нас, или вам хочется, чтобы осталось, как есть? Салькаев только простонал что-то обреченно на своем родном языке. Онзамкнул наше шествие на крышу, став при этом как-то еще меньше ростом исовсем уже понурив голову. Он помогал нам спускать Фила на веревке, стоя при этом в цепочке первыми не произнес более ни слова. В какой-то момент я представил себе, что мой товарищ Фил выводит вданный момент вожделенное "Лен***ва блядь", а прохожие наблюдают приэтом не только нас, но и самоотверженно помогающего нам участкового изатрясся в приступе неодолимого, беззвучного смеха. К счастью, стоящийспиной маленький Салькаев ничего не заметил. Потом мы снова сошли вниз и некоторое время лицезрели продуктколлективного творения: Он красовался, словно материализовавшийся и высранный на стену криквсенародного отчаяния и скорби по поводу состоявшегося таки ленинскогобессмертия. - Откуда же вы краску-то такую хуевую взяли? - Простонал Салькаев, не сводя с надписи полного муки взгляда. - Из гаража, - нашелся тут же Рома, - мы с отцом ею времянку красить будем. А потом было долгое сидение в опорном пункте участкового, писаниеобъяснительных и разьяснительных. Дело начаинало принимать неприятныйоборот. Салькаев отпустил нас вечером домой; потянулись дни тревожныхожиданий. Фила вызывали в "Большой Дом", как называлась в нашем городерезиденция КГБ. Мы ожидали самого худшего и были готовы стоять на своемдо конца, но, к счастью, все обошлось; Фила внимательно выслушали,вежливо допросили, строго предупредили и повелели передать друзьям незаниматься более идеологической самодеятельностью, а, в случаевозникновения неодолимой потребности - обращаться в органы за советом. Надпись наша радовала глаз соотечественников еще где-то с год, а потомисчезла за полосой синей краски, протянувшейся по верху фасадаувековешившей некогда имя Ленина стены.добавлено: 2006-06-06Рейтинг истории -1 (-1/1)
